Анна федермессер
Содержание:
«Никакой социальной защиты нет»
Нюта Федермессер: Одна из чудовищных традиций, которая до сих пор существует в России — это организация учреждений социальной защиты в отдаленных, Богом забытых местах. Мы размещаем интернатные учреждения там, откуда утекает молодежь, рабочая сила, мозги, но остаются люди работоспособного возраста, а рабочих мест там нет — заглохло производство, закрылись колхозы. Что там сделать? Открыть большой психоневрологический интернат и свозить туда со всей области “неудобных” людей. Так они служат инструментом для создания рабочих мест.
Кто эти люди? Тяжелобольные дети и взрослые, которые или родились с тяжелыми диагнозами, или стали тяжелобольными вследствие травм, заболеваний, чего угодно. Очень многие просто попали в трудную жизненную ситуацию, лишились крова, не справились со своей жизнью, с семьей, домом, работой, с собой не справились. Это люди, которых никто не любит, которым некому помочь. И все эти люди стали фаршем для системы — ведь все должно быть взаимно полезно. Люди нужны для создания рабочих мест. Система социальной защиты вместо того, чтобы защищать их — то есть замещать собой то, чего у них нет; компенсировать утраченное здоровье и социальные связи — перемолола их в фарш.
Общество за годы новой России сильно выросло в нравственном отношении, в интеллектуальном плане, уровень невежества за счет открытых границ снизился. И когда в семье появляется человек с особенностями — или рождается, или таким становится после травмы, ДТП, инсульта или другого заболевания — близкие не хотят для него этой системы лагерей. Они уже росли в другом мире и знают, что может быть по-другому. Для них это не единственный возможный вариант.
Александр Семин: В СССР относились ко всем универсальным институтам и к людям как к одному огромному стандарту или категории. Строились одинаковые столовые, одинаковые лагеря, одинаковые учреждения. Потому что так этим было проще управлять.
Проблема в том, что люди тоже стали таким одинаковым стандартом, одной категорией, они вообще перестали быть людьми — это было такое собрание ненужных. Это была масса.
Для системы сам лагерь и люди в лагере — одно и то же. Там нет человека, но есть категория, стандарт: «больной», «психически больной», «роженица», «инвалид». Это система советского уравнивания. Изменилось время и политический строй, но в социальной сфере эта система не поменялась.
Нюта Федермессер: Мы остались жить в реальности, где система расчеловечивает, делает каждого лишь «одним из». В системе социальной защиты нет человека. Я не понимаю, что она сегодня защищает. Она защищает саму систему; институты, которые десятилетиями доказывают собственную неэффективность.
Важно услышать иронию в этих словах — никакой социальной защиты нет. Есть абсолютное социальное предательство тех, кому нужна защита. . Мы вливаем и вливаем в социальную политику деньги и продолжаем получать неудовлетворенных граждан, нерешенные проблемы, неэффективные способы распределения средств.
Мы вливаем и вливаем в социальную политику деньги и продолжаем получать неудовлетворенных граждан, нерешенные проблемы, неэффективные способы распределения средств.
— Надо уменьшить число сирот, — говорит государство.
Хорошо, мы уменьшим количество сирот через появление «детей, временно оставшихся без попечения родителей».
— Надо уменьшить безработицу.
— Хорошо, мы создадим биржи труда, и люди будут приходить на эти биржи. Но биржи труда не трудоустраивают, а лишь выплачивают пособие по безработице.
Но когда ты платишь пособие, тебе неважно, кто его получает, ты дал человеку три рубля, и он ушел. А вот когда нужно найти ему работу, причем такую, с которой он не будет уволен через три месяца, тогда придется увидеть человека, понять его сильные стороны, разобраться в том, как он жил, чего хочет, какие у него устремления
И вот тогда это будет социальной защитой человека, а не защитой системы, в которой человека нет.
В последние три года мы много слышим слов, от которых одновременно и радостно, и кошки на душе скребут — «пациентоориентированность», «индивидуальный подход», «качество жизни», «человекоцентричность». Но если мы про пациентоориентированность и человекоцентричность, тогда давайте посмотрим на те уродливые опухоли, наличие которых пока никак не позволяет нам сказать, что мы уже реализовали что-либо про человека.
Не пиар и маркетинг
Несколькими бизнесменами был проведен анализ рынка благотворительности, и они посчитали, какое количество денег благотворительность может привлечь. Самый большой потенциал, самые не привлеченные нами деньги – это деньги физических лиц, а не компаний. Но детский дом, детский хоспис, ребенок, бездомная собака – это то, на что мы с вами, граждане, прохожие, у которых нет времени на анализ, легко отреагируем, дадим на это деньги. А обучение, хоспис в Липецке, Таганроге, Волгограде, – это должна быть социальная ответственность компаний. Строительство школ, строительство или ремонт детского дома, а не подарки – это социальная ответственность компаний.
Для фонда важно иметь «якорных доноров», которые возьмут на себя ответственность в конкретном сегменте: например, содержание выездной службы детского хосписа или помощь одному из хосписов в регионах. Когда я думала про социально ответственную корпоративную благотворительность, поняла, что это алгоритм, и если этот алгоритм выполняется, тогда она будет, эта ответственность, не выполняется, тогда этой ответственности не будет
Когда я думала про социально ответственную корпоративную благотворительность, поняла, что это алгоритм, и если этот алгоритм выполняется, тогда она будет, эта ответственность, не выполняется, тогда этой ответственности не будет.
Давайте возьмем идеальную картину: компания хочет в сфере благотворительности быть социально ответственной, она должна выбрать сегмент благотворительного рынка. Рынок большой, сегментов много, нужно провести анализ рынка, нужно понять, что происходит, как работает законодательство в той или иной сфере, какие перспективы, когда это началось, изучить западный опыт.
Это не может сделать ни один нормальный руководитель компании, значит, для этого должен быть отдельный человек.
Сегодня в крупных компаниях благотворительность – это такой придаток, его кидают или в маркетинг, или в пиар. Пиар и маркетинг в любой коммерческой компании – это подразделение, нацеленное на получение прибыли компании, прибыль и корпоративная социальная ответственность – разные вещи. Это должен быть отдельный человек или отдельный департамент. Тогда он анализирует рынок, у него есть погружение в проблему, он может выбрать несколько вариантов и предоставить правлению возможность выбора из нескольких кого-то одного. Тогда будет осуществляться контроль за расходованием средств, тогда будет очевидная открытость и прозрачность.
Открытость очень важна, она должна быть готовой к критике. И, конечно, должны проводиться совместные акции. Корпоративная социальная ответственность – это про привлечение своих сотрудников, ведь они делают любой бизнес успешным, и здорово, если бизнес будет социально ответственно относиться к своему персоналу и в том числе грамотно развивать волонтерство в своей компании.
В качестве очень короткого примера: «Здравствуйте, такая-то компания, мы хотим приехать в хоспис, у нас 60 сотрудников, мы хотим субботник, социальное волонтерство». Мы говорим: «Приезжайте». В ответ они заявляют, что у них тема «экология», они будут сажать что-нибудь. Если сажать не надо, могут приехать, с детьми позаниматься. А наши дети умирающие, с ними нельзя позаниматься, потому это безответственность корпоративная. Если компания за это что-то получает, то это не корпоративная социальная ответственность. Получать что-то должно общество.
Дети в школах вместо цветов на первое сентября жертвовали со своими учителями деньги, которые потом шли в фонд. Это то, как мы понимаем социальную ответственность, ее рост, начиная с детей.
Осознанности без ответственности быть не может. Когда мы ходили на встречу с детьми первого сентября, я задавала вопрос семиклассникам, 13 лет: «А понимаете ли вы, зачем на благотворительность нужны деньги, почему нельзя просто прийти и помочь?» Никто не ответил, они клали деньги в ящик, а я им объясняла, почему для фонда нужны деньги. Я абсолютно уверена, что это знание у них останется надолго, они теперь знают, почему благотворительности нужны деньги.
Подготовила Оксана Головко
Фото и видео – Игорь Давыдов
Интересные факты
- Нюта Федермессер по национальности «полукровка», как она сама себя называет. Она коренная москвичка и в ней течёт кровь донских казаков и евреев.
- Лучший отдых для Нюты — возможность отоспаться в своей постели. В своем Инстаграме она однажды делилась, как здорово провела день, не выходя из дома в обществе собаки и Интернета.
- Нюта признавалась, что ей тяжело давалось материнство, она абсолютный трудоголик и не привыкла сидеть дома и посвящать себя детям. Она рассказывала, что в детстве они с сестрой почти не видели своих родителей. Когда у взрослых выдавался выходной, они шли в кино, а не проводили время с детьми. Обиженные сестры даже написали заявление на обоях о лишении матери и отца родительских прав. Но со временем поняли и простили своих родителей.
Нестрашная смерть
— Родившись в семье медиков, ты, наверное, раньше большинства детей узнала о законах жизни и смерти, о человеческой физиологии и многом другом?
— Не думаю, что раньше. Просто по-другому, с другого ракурса.
Я очень хорошо помню, как первый раз была на похоронах. У нас в деревне, куда я ездила на лето, умер дедушка из соседнего дома. До момента смерти я его видела каждое утро. Мне, трехлетней, сказали: «Вот, деда Миша умер». А мама (Вера Васильевна Миллионщикова (1942–2010), основательница и главный врач Первого Московского хосписа. — Ред.) потом спрашивает: «Хочешь поехать на кладбище?» Конечно, мне в три года все было интересно! И еще было круто, что предложили поучаствовать во взрослых делах. Мне врезался в память тот очень солнечный день и старушки на похоронах.
— В черном?
— Нет, в более нарядных платьях. Только платки, которые во время работы они завязывали назад, теперь подвязали под шею. Деревенские похороны не вызывают ужаса. Тем более что хоронили старика за девяносто. Это как раз нормальная жизнь.
Ну и, между прочим, своего рода «тусовка». Я помню, как меня подхватывают, сажают в открытый кузов грузовика, и мы едем на кладбище в деревне Талицы. Мама не ездила, она меня отпустила с ними.
— Одну? С бабками? В три года?! Ничего себе!
— Это знакомые, родные и любимые бабки из деревни. Чем становится для трехлетнего ребенка смерть, когда она так подается? Важным событием. Ты осознаешь себя человеком, тебе интересно. Откуда страх-то?
Нюта Федермессер. Фото: Анна Данилова
— В три года — да. А в шесть-семь лет ты уже задумываешься: а если я умру? А если умрут мама или папа? Что будет, когда все умрут?
— Мы все умрем… Но дело в том, что осознание происходит очень постепенно. Не бывает детей, вокруг которых никто не умирал, когда им было три, четыре, пять лет.
— Почему? Бывают! Я впервые оказалась на кладбище лет в двенадцать. Мы хоронили мальчика из нашей школы, который покончил с собой.
— Ничего себе первый опыт! Я бы на месте родителей уже не отпустила…
— А на похороны бабушки меня не взяли…
— Вот именно! Не существует человека, в жизни которого этого опыта нет. Есть люди, которых в детстве к этому опыту не допустили.
— То есть чем раньше, тем лучше?
— Да, как и многое другое
Важно не упустить момент, когда человек начинает осознанно любить. Трехлетний ребенок прекрасно понимает, что любит маму, папу и бабушку, правда? Он выделяет их среди других
Различает своих и чужих: любящих, честных и искренних по отношению к нему отделяет от нелюбящих и нечестных.
Нюта Федермессер: Мы виноваты, что слишком поздно начинаем говорить правду
И вдруг твоя родная бабушка в один день пропадает из твоей жизни: попала в больницу, ее увезли по скорой с сердечным приступом, и она больше никогда не вернулась. Для тебя это становится не опытом прощания, а первым опытом предательства. Потому что человек, который был рядом с тобой, взял и исчез, не попрощался, ничего тебе не сказал. Он оставил дорогих тебе людей, твоих родителей, в слезах и растерянности.
А потом, скажем, в двенадцать лет, тебе — хоп! — сообщают: «Кстати, помнишь, у тебя бабушка была? Вот ее памятник».
— Ты спрашивала взрослых, что будет с тобой после смерти?
— Думаю, что нет: к тому моменту, когда я стала достаточно сознательной, чтобы задавать такие вопросы, я уже понимала, что будет.
— Откуда?
— Был дедушка Миша, потом ушла моя няня, баба Маня, когда мне было пять лет. Мама сказала нам с сестрой Машей: «Девочки, пойдемте к бабе Мане, надо прощаться, она умирает». Я была маленькая, но у меня не возникло вопроса, что значит «умирает».
Дайте возможность детям самим определять, сколько правды они смогут принять!
Когда маленькому ребенку говорят, что умирает бабушка, дедушка или даже мама сильно болеет — да, ему тяжело. Но ребенок и весь его «метаболизм» — это про жизнь, про завтрашний день, про будущее. Он скажет: «Ужас! А что у нас на ужин?» И все!
Если моя семья чем-то и отличалась от других, так это тем, что не было вранья, родители говорили правду, не прятали ее. Только так можно воспитать отношение к смерти как к естественному продолжению жизни. В общем, вся эта информация вливалась в меня постепенно, ровно по мере моей возможности ее впитать.
Личная жизнь
У Нюты Федермессер трудовая биография на первом месте, и поэтому она очень переживает, что муж и дети недополучают ее внимания и любви. Парадокс: в паллиативной медицине всё зиждется на семейных ценностях, нужно успеть долюбить и доцеловать всех родных и близких.
Сама же Нюта из-за большой загруженности на работе совсем мало проводит времени с семьёй.
У женщины замечательный муж, Илья Городецкий, фото которого можно легко отыскать в сети. Все, кто знают супруга Нюты, восхищаются его образованностью и интеллектом. Он может поддержать разговор на любую тему, у него всегда в запасе уйма остроумных шуток. Илья — кандидат в мастера спорта по шахматам, профессиональный игрок в покер.
С Нютой они познакомились 20 лет назад в команде Каспарова, где трудились над сайтом по шахматам. Федермессер занималась переводами, а Городецкий писал и редактировал тексты на шахматную тематику. Через год после знакомства Илья и Нюта стали встречаться.
У Нюты Федермессер, как указано в Википедии, двое детей. В 2001 году на свет появился первенец Лёва. Нюта часто брала его с собой на работу, возила по домам милосердия и хосписам, чтобы не быть вдали от сына.
В 2008 году она родила второго сына Михаила. Мальчик очень сильно болел, постоянно лежал в больнице с плевритами. В то время и у матери Нюты обнаружили онкологию. Федермессер признавалась, что после смерти Веры Миллионщиковой Миша внезапно выздоровел. Будто бабушка отдала ему все силы ценой собственной жизни.
В одном из интервью Илья Городецкий рассказывал, что его жена Нюта — довольно жёсткая женщина и с мальчишками поначалу была строгой. Но со временем строгим по отношению к сыновьям пришлось стать Илье.
Нюта слишком редко бывает дома, скучает, поэтому старается выстраивать отношения с сыновьями на дружеской ноте. Всей семьёй они любят собраться вместе и пойти в ресторан. Каждый такой совместный выход для них — настоящий праздник.
Биография
Родилась 11 мая 1977 года в Москве, в семье врачей — основоположника советской акушерской анестезиологии К. М. Федермессера (1930—2016) и основательницы хосписного движения в России, главного врача и создателя Первого московского хосписа В. В. Миллионщиковой (1942—2010).
С семнадцати лет работала волонтёром в хосписах России и Великобритании.
В 1994 году окончила гимназию № 1507 г. Москвы с серебряной медалью. В 1995—1997 годах изучала английский язык в Кембридже.
В 2000 году окончила педагогический факультет Института иностранных языков имени Мориса Тореза, получив специальность театрального переводчика-синхрониста.
С 2000 года преподавала английский язык в московской школе № 57. Некоторое время работала в международном отделе театрального фестиваля «Золотая Маска», была личным помощником вице-президента компании «ЮКОС», руководителем отдела перевода в Шахматной Академии Гарри Каспарова.
В ноябре 2006 года основала и возглавила благотворительный Фонд помощи хосписам «Вера».
В 2013 году окончила Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова по специальности «Организация здравоохранения». Замужем, имеет двух детей.
В апреле 2016 года стала руководителем Центра паллиативной помощи Департамента здравоохранения города Москвы, который представляет собой стационар на 200 коек и выездную службу помощи неизлечимо больным пациентам, зарегистрированным в Москве. При этом она ушла с поста директора фонда «Вера», оставаясь в составе его правления.
В октябре 2018 года объявлена персоной нон грата в Азербайджане «за грубое нарушение законодательства республики — незаконное посещение оккупированных территорий Азербайджана» — посещение ею непризнанной Нагорно-Карабахской Республики.
В ноябре 2018 года вступила в ОНФ.
Лучшие люди не выгорают, а горят
Паллиативную помощь и хоспис делают не порядки и законы, а сотрудники. Самые лучшие на свете люди приходят в паллиативную медицину, а самые лучшие люди не выгорают, а горят. Наша работа самая счастливая, а создать условия — задача руководства.
На днях вышла книга Дмитрия Шепелева «Жанна» — о Жанне Фриске. Дмитрий рассказывает, как впервые пришел в хоспис, просто познакомиться, и каким увидел хоспис:
«Отправляюсь в Первый Московский Хоспис, никогда прежде мне не доводилось бывать там. Мое примитивное восприятие начиналось и заканчивалось на простой формуле — «хоспис — смерть». Это не так. С врачом хосписа мы прогуливаемся по маленькому парку, неожиданно уютному и тихому для центра Москвы. Весенние цветы, солнце, пение птиц и совершенно обезоруживающее, вмиг сшибающее былые предрассудки ощущение тепла и умиротворение. Последние дни жизни ожидают каждого из нас. И каждому, пожалуй, хотелось бы наполнить это время тишиной. Наполнить любовью. Хоспис — это не про смерть, а, наоборот, про жизнь. В любви и заботе, без боли и страданий…».
Подготовила Мария Строганова
Видео: Виктор Аромштам
Самое главное — не разрушить
Это удивительное село Поречье, основанное Петром I, стоит на берегу озера Неро. Это озеро когда-то было гигантским, потом вода начала отступать, вокруг образовалась равнина. Это по трассе Холмогоры, от Москвы до Архангельска. И вот в этом селе особая почва, какая-то илистая и очень плодородная.
Я с детства помню, что в Москве мама на Черемушкинском рынке всегда искала пореченские огурцы и пореченский лук. Петр вывез крестьян из этого Поречья в Голландию, там их обучил азам земледелия, понимая, что здесь хорошая почва. Уже много лет каждый год, когда закрываем дачный сезон осенью, мы возвращаемся в Москву через Поречье, покупаем там репчатый лук, обязательно вязаный особым образом в косы, огурцы. И я никогда не слышала про здешний дом милосердия, а оказалось, он там с 1926 года.
Это был купеческий дом, в 1926 году он стал больницей, потом — фельдшерско-акушерским пунктом, потом — домом сестринского ухода, потом — отделением милосердия.
Как и во многих таких отделениях по всей России, здесь очень разные пациенты. Есть паллиативные, уходящие. На момент нашего приезда из 15 человек трое — совсем хосписные; двое — скорее для социального учреждения; остальные — для отделения сестринского ухода.
В этом селе в благодарность Петру зажиточные крестьяне решили построить колокольню, выше, чем колокольня Ивана Великого. Они построили, но в колокольню ударила молния, и эти «лишние» три метра колокольни срубило. А они заново построили колокольню, еще выше, и врыли ее в землю. Эта колокольня сейчас стоит вся кружевная, прозрачная, такая же удивительная, как и храм без куполов. И рядом старинное кладбище. Я фотографировала некоторые могилы. Какие там надписи на могильных плитах! Сейчас так не пишут…
Поречье. Фото: Фонд помощи хосписам ВЕРА
В этом селе почти все рабочие места как раз в доме милосердия. Работают 24 человека. Все сотрудники — местные. Это дорогого стоит – люди трудоустроены, да еще и доброе дело делают. Создать там выездную службу, обеспечить возможность обезболивания, купить им автомобиль, и они будут весь Ростовский район обслуживать.
Через пару часов приезжает главный специалист по паллиативной помощи Ярославской области. А мы сидим уже в сестринской, Пасху отмечаем, уже обошли всех пациентов, познакомились, посмотрели. Обсуждаем, что можно исправить, как и что можно улучшить.
Он лезет в сумку и достает то, что успел купить и привезти, протягивает через стол и произносит: «Настя, я вам привез, что мог, я понимаю, что вам все нужно. Я не знаю, когда вы закупите». Я на это смотрю, у меня ком в горле, меня вымывает. Я бегу на улицу и просто рыдаю. Потому что мне кажется, что ничего тут не изменить. Да и надо ли? Системы нет. И решать что-то системно люди не хотят. Не верят в то, что система будет работать.
Ну, как можно в этой стране говорить о системном подходе, когда вот так? У меня одновременно и какая-то гордость фантастическая за них всех, и жуткое отчаяние.
Первое и самое основное, что я подумала в этот момент там: «Нюта, ехала бы ты отсюда, не трогала бы ты тут ничего. То, как это работает, это будет работать так всегда, во веки веков: всегда будет работать в интересах людей, потому что может и «собственных Платонов, и быстрых разумом Ньютонов российская земля рождать». Не лезь ты сюда со своим Т-34, он здесь не нужен».
Когда мы уезжали, я сказала: «Самое главное — не разрушить. Это о принципе “не навреди”». Ну, может, только постараюсь наладить всё с обезболиванием.
Я поняла, что уезжаю, но буду им помогать, потому что это Поречье, это рядом с деревней, это мама, папа, это воспоминания, это абсолютно моё место, к которому я не могу быть равнодушной. Да и вообще, удобно, все равно я там бываю каждые выходные в дачный сезон.
«У нее ребенок умер, а она маникюр делает!»
— Ты сказала как-то очень интересную вещь: возможно, хоспис создан даже не для тех, кто уходит, а для тех, кто остается.
— Сто процентов!
— Как помочь близким? Ведь тот, кто остается, продолжает страдать, особенно если умер ребенок.
— Родные продолжают страдать, если не было качественной помощи, потому что тогда их гложет чувство несправедливости, чувство вины и собственного несовершенства.
— Можно же страдать просто от разлуки?
— Да, от физической разлуки — от того, что нельзя больше обнять, прижать к себе. Если несчастье не есть плод человеческих рук, человеческой злобы; если была оказана паллиативная хосписная помощь, когда были медики, которые рассказывали маме, папе или близкому человеку, что будет происходить, что примерно ждет впереди и сколько осталось, как будут облегчать страдания больного; если есть помощь в принятии ситуации — тогда родные и близкие будут страдать потом только от физической разлуки.
Духовно они ни с кем не расстаются. Это хорошо видно, когда мы собираем мам умерших детей на Дни памяти. Я очень хорошо помню первый такой день и наблюдаю, как это происходит сейчас. В первый раз мы сами паниковали, не знали, как его провести. Было тяжело, не хотелось устраивать нечто вроде масштабных поминок. А теперь это такие светлые дни!
«Мамуль, здесь такой свет, какого ты не видела». Мальчик, который открыл родителям, как жить дальше
Последний проходил у нас, кажется, летом. В конце мы устроили фейерверк. Вначале я думала: «Наверное, перебор; фейерверк — это неуместно. Как так: вспоминаем ушедших детей — и салют в небо запускаем?» Но к концу дня все родители, мамы и папы, настолько друг с другом сблизились, так расслабились! Когда рядом тот, кто пережил такую же беду, ты перестаешь стесняться; не стыдно не то что плакать, даже смеяться!
Вообще народ у нас жестокий: «Чего это она?! У нее ребенок умер, а она смеется! У нее ребенок умер, а она маникюр решила сделать! Ужас, какая бессердечная!»
Находясь среди своих, родители понимают, что могут смеяться. В этот раз к нам пришли две семьи, где умерло по два ребенка. Было двое — и оба ушли! Ты вообще не знаешь, как смотреть им в глаза, о чем говорить. И вот мы подходим к столику, где сидит одна из семей. Я заранее надеваю скорбное выражение лица. А они говорят: «Какой вкусный пирог! А мы тут рецептами обмениваемся!..»
Мы живем дальше, потому что наши дети с нами. Они не умерли, а остались тут, в сердце. Потому что все было проговорено, разъяснено и паллиативная помощь подоспела вовремя.
— Но как же можно такое разъяснить? Одно дело, когда ты провожаешь пожилого человека, а другое дело — ребенка!
— Тут мы мало что знаем. Это опыт, который человек проживает сам, если такое выпадает на его долю. Подготовиться к этому невозможно и постичь, глядя со стороны, тоже.
Надо сказать, что, работая в хосписе, я поняла (если вообще можно что-то понять), что самое тяжелое — уход супруга. Ведь это единственные люди, которых мы себе осознанно выбираем. Муж (или жена) — это моя рука, нога, кусок меня. Он умер — как будто я умерла. Одиночество и беспомощность оставшегося супруга — ох, это совершенно другая история… И никто не обязан «быть сильным», теряя маму, папу, супруга, ребенка…
— Если ты проводил старого человека, прожившего жизнь, ты страдаешь, потому что не можешь больше к нему прикоснуться. Но когда ты провожаешь ребенка, тебя мучает чувство несправедливости, ты задаешься вопросом: «Почему он так рано ушел? Почему я так мало времени провел с ним?» Безусловно, здесь нужны и психологи, и врачи хосписа, которые поработают с родителями. И все же…
— Когда уходят дети, это настолько ненормально для нашей культуры, что это вытесняется. Родители не могут принять смерть, так что ребенок остается в их жизни, будто он живой. Те, кто потерял детей, очень щедро отдают неизрасходованную любовь. Они рожают еще, много усыновляют.
На Днях памяти у нас невероятное количество мам с малышами, беременных и семей с приемными детьми. Потому и фейерверк оказался уместным. В конце вечера мы выпустили шары в небо, а потом начался салют. Похолодало, все стояли в пледах, обнимая друг друга, — мамы, папы, дети, наши сотрудники, волонтеры. И все вдруг стали кричать в небо имена ушедших детей: «Наташа! Даня!» Это было невероятно, потрясающее торжество любви!
День памяти ушедших детей. Фото: Ефим Эрихман
Карьера и общественная деятельность
Отработав несколько лет по полученной специальности, Анна в 2006 году основала благотворительный фонд «Вера», а в 2013-м стала обладательницей еще одного диплома о высшем образовании, на этот раз в сфере организации здравоохранения. Девиз «Веры» — «Даже неизлечимому больному можно и нужно помочь».
Общественный деятель Нюта Федермессер
Нюта придерживается заповедей хосписа, сформулированных врачом Андреем Гнездиловым, о которых ее мама рассказывала в эфире радиостанции «Эхо Москвы» в октябре 2005 года. В отличие от ныне покойной Елизаветы Глинки Анна считает, что не нужно интересоваться происхождением доходов, направляемых на благотворительность.
Взгляды Федермессер неоднократно попадали под огонь критики. Некоторые адепты православия считают, что умирающие должны размышлять о грехах и стремиться к покаянию, а не к сиюминутным развлечениям вроде последней выкуренной сигареты или встрече с кумиром-футболистом.
Также встречаются рассуждения, что полное обезболивание, за которое ратует Нюта, противоречит тезису, что Бог дает каждому испытания соразмерно его силам. Министр здравоохранения России Вероника Скворцова назвала необоснованными слова Федермессер о приписках министерства в сфере паллиативной помощи.
Нюта Федермессер
В 2018 году 2 поступка Нюты вызвали осуждение части либерально настроенной интеллигенции: женщина поддержала кандидатуру московского мэра Сергея Собянина на выборах градоначальника и вошла в состав штаба Общероссийского народного фронта. Еще большие споры спровоцировало согласие Федермессер баллотироваться в Мосгордуму по тому же округу, где Алексей Навальный выдвинул сподвижницу Любовь Соболь, а «Яблоко» — Сергея Митрохина.
Про телефоны и разговоры о своем
В каком бы отделении я ни лежала, в том числе в реанимации, разговоры с врачами бесцеремонно прерываются то заливистым собачьим лаем, то гимном Советского Союза, то детским смехом, то популярными мелодиями. Это наше все — звонки на мобильный.
Я тоже с мобильным не расстаюсь. Он и память, и совесть, и материнство, и руководство ЦПП — все в нем. Но никогда у меня на работе не раздается из кармана мелодий. Телефон стоит в режиме вибрации, без звука. Выйду из палаты — перезвоню. Ни разу, никогда ни один начальник, узнав, что я была в палате или на обходе, не выразил недовольства. Ну а уж личные звонки — только из кабинета. Если кто-то очень настойчиво звонит, то надо извиниться и выйти из палаты, но никогда, НИКОГДА нельзя говорить о своем и со своими по телефону в присутствии пациента.
Фото: Ефим Эрихман / «Правмир»
Когда вы рядом с пациентом, он — главный
Его болезнь, его душевное состояние, его внимание — в приоритете
Нельзя демонстрировать, что вы заняты, что у вас другие дела, что есть что-то более важное, чем болезнь человека перед вами. Телефонные звонки заставляют нас, пациентов, испытывать чувство неловкости
Словно мы оказались не в то время и не в том месте. Словно мы мешаем работе. А ведь это так просто — отключи звук и перезвони, когда выйдешь из палаты
Телефонные звонки заставляют нас, пациентов, испытывать чувство неловкости. Словно мы оказались не в то время и не в том месте. Словно мы мешаем работе. А ведь это так просто — отключи звук и перезвони, когда выйдешь из палаты.
Пациентоцентричность — это когда в центре вселенной находится пациент. Пациентоориентированность — это когда интерес пациента выше любого другого интереса. Эмпатия — это способность почувствовать те переживания и эмоции, которые испытывает прямо сейчас пациент перед вами. И научиться всему этому можно, это банальная профессиональная этика
Просто важно начать уделять этому внимание так же, как ремонтам, оборудованию, эффективности процессов
